О чем предупреждал Томас Манн в новелле «Марио и волшебник»? «Марио и волшебник» характеристика героев Томас манн марио и фокусник краткое содержание

05.03.2023

Сочинение по новелле Т. Манна «Марио и волшебник». Немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии (1929), автор философско-интеллектуальных романов, эссе, новелл. В его творчестве просматривается тема искусства и личности художника. Популярность Т. Манну приносит его первый роман «Будденброки» (1901), за который ему со временем будет присуждена Нобелевская премия. В 40-ые годы Т. Манн создает свои наилучшие модерновые романы: «Волшебная гора», «Лотта в Ваймаре», «Доктор Фаустус». Шедевром новелл считается произведение «Смерть в Венеции». Писатель поднимал проблемы борьбы с тоталитаризмом, в своих произведениях сумел передать тревожную атмосферу предвоенной ситуации в Европе; он верил, что каждый человек имеет право на выражение собственного «я», на сохранение себя как личности. В новелле «Марио и волшебник» (1938) писатель через аллегорию показал, как сильные личности стараются манипулировать толпой, как тоталитарный режим искажает личность.

Новелла Томаса Манна меня поразила. Я понимаю, что в мире людей всегда жили и будут жить рядом и несправедливость, добро и зло, честь и бесчестие, смерть и жажда жизни. Но, когда перед тобой так ярко возникают картины пренебрежения к людям, даже издевательство над ними, нескрываемое презрение, хочется кричать, противостоять, будить сонное царство спящих мозгов тех, кто не хочет видеть, как их открыто и бесстыдно зомбируют. В небольшом произведении Т. Манн, немецкий писатель, гуманист XX столетия, сумел воссоздать тревожную атмосферу предвоенной эпохи - перед началом Второй мировой войны. События происходят в Италии. Именно с этой страны началось распространение фашизма, этой «коричневой чумы», которой болели люди. И не только отдельные люди, а и нации!

Т. Манн в новелле «Марио и волшебник» показывает гипнотизера, который вышел на сцену развлекать людей. Под одеждой у него скрыта серебряная нагайка. Неужели люди - звери, что к ним применяют нагайку? Но на это никто не обращает внимания. Маг, волшебник, фокусник, штукарь - вот что интересует и привлекает людей. Они ждут развлечений и не замечают, как теряют самих себя. Гипнотизер обнаруживает над залом свою полную власть: какая-то женщина уже путешествует по Индии, кто-то весело вытанцовывает, кто-то корчится от невыносимой боли - и все это только потому, что так велел, приказал, захотел Чиполло. Он руководит людьми, забирает у них их собственную волю.

А они смеются. Чиполло зовет на сцену официанта Марио, этого простого, искреннего, стыдливого мальчика, и публично проникает в тайну его любви. Фокусник принудил юношу вообразить, что перед ним его любимая девушка Сильвестра; и Марио в обманчивом счастье целует безобразного горбуна...

Миг блаженства - звук нагайки
и Марио «проснувшийся, от него».
А люди смеются...

Всем весело , чары гипнотизера густым туманом обволакивают людей, которые даже не задумываются над тем, что происходит. Им весело. Т. Манн так ярко описал выступление волшебного виртуоза, «мастера развлечений», что хочется убежать с этого вечера, чтобы не видеть и не слышать, как «многоуважаемая публика Трре ди Венере» восхищается «удивительными» «ошеломляющими феноменами». Хорошо, что хоть Марио не дал над собой посмеяться. «Уже внизу Марио неожиданно обернулся, на бегу поднял руку вверх, и сквозь аплодисменты и смех прорвалось два коротких оглушительных выстрела».

Марио убил волшебника . Кое-кто не понимает: за что? И за то, что Чиполло использовал его, как какую-то вещь, за то, что фокусник не учитывает человеческое достоинство, за то, что каждый имеет право на собственную тайну. Кто разрешал Чиполло залазить в душу человека? Он имел на это право?

У литературного Марио был прототип - официант, с которым такой фокус действительно провели на сцене, но реальный «герой дня» нисколько от этого не страдал. Писателю же все не давало покоя - он хотел достучаться до ума и сердец людей, раскрыть им глаза на те ужасы, которые влечет за собой подобный массовый обман людей. Итальянцев «загипнотизировал» Муссолини, немцев - Гитлер, советских людей - Сталин, есть такие «гипнотизеры» в нашей жизни и сегодня. Во всех в них была и есть символическая нагайка, которой они руководят толпой.

Но если мы - свободные люди и хотим жить в демократическом государстве, то должны научиться жить без принуждения и без нагаек, видеть в людях равных себе, уважать друг друга. Смысл бунта Марио именно в этом, он будто говорит: «Люди, опомнитесь, так как вы - люди!» Своим выстрелом Марио сбивает спесь «надлюдей», будит сонных, побуждает к активной жизненной позиции тех, кто еще раздумывает.

Томас Манн

Марио и волшебник

Вспоминать наше пребывание в Toppо-ди-Венере и всю тамошнюю атмосферу тягостно. С самого начала в воздухе ощущалось раздражение, возбужденность, взвинченность, а под конец еще эта. история с ужасным Чиполлой, в чьем лице роковым и вместе с тем впечатляющим образом словно бы нашло свое воплощение и угрожающе сгустилось все специфически злокачественное этого настроения. То, что при страшной развязке (развязке, как нам казалось потом, заранее предначертанной и, в сущности, закономерной) присутствовали наши дети, было, конечно, прискорбно и непозволительно, но нас ввела в заблуждение мистификация, к которой прибегнул этот весьма необычный человек. Слава богу, дети так и не поняли, когда кончилось лицедейство и началась драма, и мы не стали выводить их из счастливого заблуждения, что все это было игрой.

Торре расположен километрах в пятнадцати от Портеклементе, одного из самых популярных курортов на Тирренском море, по-столичному элегантного и большую часть года переполненного, с нарядной, застроенной отелями и магазинами эспланадой вдоль моря, с пестрящим кабинками, флажками песочных замков и загорелыми телами, широченным пляжем и шумными увеселительными заведениями. Поскольку пляж, окаймленный рощей пиний, на которую смотрят сверху ближние горы, покрыт вдоль всего побережья тем же мелким песком, удобен и просторен, не мудрено, что чуть поодаль вскоре возник менее шумный конкурент. Торре-диВенере, где, впрочем, напрасно будешь озираться в поисках башни, которой поселок обязан своим названием, представляет собой как бы филиал соседнего большого курорта и на протяжении ряда лет был раем для немногих, приютом для ценителей природы, не опошленной светской толпой. Но, как это водится с такими уголками, тишине давно пришлось отступить еще дальше по побережью, в Марина-Петриера и бог весть куда; свет, как известно, ищет тишины.и ее изгоняет, со смешным вожделением набрасываясь на нее и воображая, будто способен с ней сочетаться и будто там, где пребывает она, может находиться и он; что говорить, даже раскинув в ее обители свою ярмарку, он готов верить, что тишина еще осталась.

Вот и Торре, хотя он пока еще и поспокойнее и поскромнее, чем Портеклементе, уже вошел в моду у итальянцев и приезжих из других стран.

В международный курорт больше не едут или не едут в прежней мере, что не мешает ему оставаться шумным и переполненным международным курортом; едут чуть подальше, в Торре, это даже шикарнее, а кроме того, дешевле, причем притягательная сила этих достоинств остается неизменной, хотя сами достоинства исчезли. Торре обзавелся «Гранд-отелем», расплодились бесчисленные пансионы с претензиями и попроще, так что владельцы и наниматели вилл и садиков в сосновой роще, над морем уже не могут похвастаться покоем на пляже; в июле – августе там точно та же картина, что и в Портеклементе: весь пляж кишмя кишит гомонящими, галдящими, радостно гогочущими купальщиками, которым неистовое солнце лохмотьями сдирает кожу с шеи и плеч; на искрящейся синеве покачиваются плоскодонные, ядовито окрашенные лодки с детьми, и звучные имена, которыми окликают своих чад боящиеся потерять их из виду мамаши, насыщают воздух хриплой тревогой; а к этому добавьте еще разносчиков устриц, прохладительных напитков, цветов, коралловых украшений, cornetti al burre, которые, переступая через раскинутые руки и ноги загорающих, тоже по-южному гортанными и бесцеремонными голосами предлагают свой товар.

Так выглядел пляж в Торре, когда мы прибыли, – красочно, ничего не скажешь, но мы все же решили, что приехали слишком рано. Стояла середина августа, итальянский сезон был еще в самом разгаре – для иностранцев не лучшая пора, чтобы оценить прелесть этого местечка; Какая после обеда толчея в открытых кафе на променаде вдоль моря, хотя бы?

«Эсквизито», куда мы иногда заходили посидеть и где нас обслуживал Марио, тот самый Марио, о котором я намерен рассказать! С трудом найдешь свободный столик, а оркестры – каждый, не желая считаться с другими, играет свое! К тому же как раз после обеда ежедневно прибывает публика из Портеклементе, ибо, понятно, Торре излюбленная цель загородных прогулок для непоседливых отдыхающих большого курорта, и, по вине мчащихся взад и вперед фиатов, кусты лавров и олеандров по обочинам ведущего оттуда шоссе покрыты, как снегом, дюймовым слоем белой пыли – диковинная, однако отвратительная картина.

В самом деле, ехать в Торре-ди-Венере надо в сентябре, когда широкая публика разъезжается и курорт пустеет, или же в мае, прежде чем море прогреется настолько, чтобы южанин рискнул в него окунуться. Правда, и в межсезонье там не пусто, но куда менее шумно и не так заполнено итальянцами. Английская, немецкая, французская речь преобладает под тентами кабин на пляже и в столовых пансионов, тогда как еще в августе, по крайней мере в «Гранд-отеле», где мы за неимением частных адресов вынуждены были остановиться, такое засилие флорентийцев и римлян, что иностранец чувствует себя не только посторонним, но как бы постояльцем второго сорта.

Это мы с некоторой досадой обнаружили в первый же вечер по приезде, когда спустились обедать в ресторан и попросили метрдотеля указать нам свободный столик. Против отведенного нам столика, собственно, нечего было возразить, однако нас пленила выходящая на море застекленная веранда, которая, как и зал, была заполнена, но где еще оставались свободные места и на столиках горели лампочки под красными абажурами. Такая праздничность привела в восторг наших малышей, и мы по простоте душевной заявили, что предпочитаем столоваться на веранде, – тем самым, как оказалось, обнаружив полную свою неосведомленность, ибо нам с некоторым смущением разъяснили, что эта роскошь предназначается «нашим клиентам», «ai nostri client!». Нашим клиентам? Стало быть, нам. Мы ведь не какие-нибудь бабочки-однодневки, а прибывшие на три недели или месяц постояльцы, пансионеры. Впрочем, мы не пожелали настаивать на уточнении различия между нами и той клиентурой, что вправе кушать при свете красных лампочек, и съели наш pranzo за скромно и буднично освещенным столом в общем зале – весьма посредственный обед, безличный и невкусный гостиничный стандарт; кухня пансиона «Элеонора», расположенного на какие-нибудь десять шагов дальше от моря, показалась нам потом несравненно лучше.

Туда мы перебрались всего через три или четыре дня, даже еще как следует не освоившись в «Гранд-отеле» – и вовсе не из-за веранды и красных лампочек: дети, сразу подружившись с официантами и посыльными, без памяти радуясь морю, очень скоро и думать забыли о красочной приманке. Но с некоторыми завсегдатаями веранды или, вернее, с пресмыкавшейся перед ними дирекцией отеля тотчас возник один из тех конфликтов, которые способны с самого начала испортить все пребывание на курорте. Среди приезжих была римская знать, некий principe Икс с семейством, номер этих господ находился по соседству от нашего, и княгиня, великосветская дама и вместе с тем страстно любящая мать, была напугана остаточными явлениями коклюша, который оба наши малыша незадолго перед тем перенесли и слабые отголоски которого еще изредка по ночам нарушали обычно невозмутимый сон нашего младшего сына. Сущность этой болезни не очень ясна, что оставляет простор для всяких предрассудков, а потому мы нисколько не обиделись на нашу элегантную соседку за то, что она разделяла широко распространенное мнение, будто коклюшем заражаются акустически, – иначе говоря, попросту опасалась дурного примера для своих детей. По-женски гордясь и упиваясь своей знатностью, она обратилась в дирекцию, после чего облаченный в непременный сюртук управляющий поспешил с превеликим сожалением нас известить, что в данных обстоятельствах наше переселение во флигель отеля совершенно обязательно. Напрасно заверяли мы его, что эта детская болезнь находится в последней стадии затухания, что она фактически преодолена и не представляет уже никакой опасности для окружающих.

Единственной уступкой нам было дозволение вынести случай на суд медицины, гостиничный врач – и лишь он, а не какой-нибудь приглашенный нами – может быть вызван для разрешения вопроса. Мы согласились на это условие, поскольку не сомневались в том, что таким образом и княгиня успокоится, и нам не придется перебираться. Приходит доктор, он оказывается честным и достойным слугой науки. Он обследует малыша, находит, что тот совершенно здоров, и отрицает какую-либо опасность. Мы полагаем себя вправе считать дело улаженным, как вдруг управляющий заявляет, что, несмотря на заключение врача, нам надлежит освободить номер и переселиться во флигель.

Такое раболепие возмутило нас. Вряд ли вероломное упорство, с которым мы столкнулись, исходило от самой княгини. Скорее всего, подобострастный управляющий просто не решился доложить ей заключение врача. Как бы то ни было, мы уведомили его, что предпочитаем вообще выехать, притом немедленно, – и стали укладываться. Мы могли так поступить с легким сердцем, потому что тем временем успели мимоходом побывать в пансионе «Элеонора», сразу приглянувшемся нам своим приветливо-семейным видом, и познакомиться с его хозяйкой, синьорой Анджольери, которая произвела на нас самое благоприятное впечатление.

…Политика - понятие широкое, оно переходит без резкого разделения к околице этических проблем.
Т. Манн, из переписки. Италия.
Залитый ярким солнцем морской берег, «устеленный мягким, мелким песком, отороченный пенными рощами, на него засматриваются близкие горы». Казалось бы, что Творец и природа побеспокоились о том, чтобы в таком месте было приятно, уютно и радостно отдыхать. Тем не менее, рассказчик из новеллы Т. Манна «Марио и волшебник», действие которой происходит в курортном городке Торре ди Венере, в первых же строках говорит, что в этом месте раздражение, напряжение… висели в воздухе». Курортники сразу прочувствованы, что «здешним отношениям не хватало искренности и непринужденности».

В столовой стирального Гранд-отеля герою в первый же вечер отказали в столике, который понравился детям, так как те уютные места держали для «наших клиентов». Потом семью рассказчика выселили из отеля на том основании, что римская аристократка, которая жила в соседней комнате, перепугалась коклюша, которым недавно переболели дети. И хотя гостиничный врач подтвердил, «что болезнь прошла и бояться ее нет оснований», администратор все же заявил, что иностранцам «придется освободить комнаты и переселиться во флигель». А когда восьмилетняя дочь «голенькая пробежала несколько метров к воде, выполоскала купальник и возвратилась назад», ее поступок, т.е. поступок ее родителей, вызвал страшное негодование местных жителей. Они восприняли его как «неблагодарность и обидное неуважение к «Италии», как надругательство над национальным достоинством.

В чем же причина такого душного морального климата в милом курортном городке? Новелла Т. Манна изображает то страшное время в жизни Италии. Когда к власти пришли фашисты, которые, прежде всего, насаждали национальное сознание. Идея национального превосходства захватила итальянцев. Они «легко обижались, весьма любили демонстрировать собственное достоинство, казалось, совсем неуместно, возникала борьба национальных флагов, спора за авторитет и ранг; не столько, чтобы утихомирить детей, сколько, чтобы решительно защитить главные должности, произнести громкие слова о величии и достоинстве Италии». Даже дети были втянуты в политику: «на пляже кишело юными патриотами - неприродное и очень гнетущее явление».

И наиболее выразительным проявлением развращения людей фашистскими идеями стал сеанс страшного волшебника Чиполло. Этот человек, бесспорно, был наделен от природы силой влиять на психику других, завораживать на определенное время, манипулировать людьми. Вежливого юношу он заставил показать публике язык, порядочная мадам Анджольери покорно «полетела за соблазнителем, который влек ее за собой», нескольких зрителей принудил танцевать под хлопанье нагайки. Чиполло наслаждался своей властью над людьми, которые по его приказу осуществляли поступки, которые унижают их человеческое достоинство, отрекались от своего «я». «Зрителей ждал какой-то разврат, они будто опьянели, как бывает поздней ночью, потеряли власть над своими чувствами, способность критически оценивать влияние этого человека и твердо противостоять ему». Лишь один человек нашел в себе силы противостоять злым чарам Чиполло. Кельнер Марио, придя в себя после гипноза, под действием которого он принял безобразного волшебника за любимую Сильвестру, застрелил Чиполло. «Ужасный, фатальный конец. А все-таки он принес освобождение Италии».

Томас Манн, который был очевидцем зарождения фашизма в Европе, предупреждал человечество о той опасности, что нависла над ним в 30-тые годы XX ст. Тем не менее, это предостережение, к сожалению, не потеряло своего значения с разгромом фашизма. Время от времени в разных уголках мира возникает угроза тоталитаризма. В новелле «Марио и волшебник» писатель ярко показал губительность деления человечества на высшие и низшие расы, преступность власти «сильной» личности, которая основывается на унижении других людей. Противостоять же проявлениям тоталитаризма могут лишь люди и высоким чувством собственного достоинства, личности, которые не отреклись от своего «я», а не толпа обезличенных существ. Для того же, чтобы народ не превратился в покорное стадо, каждый человек должен заботиться о сохранении своего неповторимого «я», противостоять низости, злоупотреблению властью, несправедливости, жалкому подхалимству в повседневной жизни.

«Марио и волшебник» кратко.

Герой новеллы рассказывает о своем пребывании на итальянском курорте Торре ди Венере. «Злость, раздражение, напряжение изначально висели в воздухе, а напоследок нас совсем ошеломила происшествие с ужасающим Чиполла, в лице которого, казалось, фатально и, наконец, по-человечески воплотился и угрожающе сосредоточился весь зловещий дух тамошних настроений».
Торре ди Венере — курорт па Тирренском море; в июле и августе он слишком шумный, переполненный отдыхающими, челноками, купальниками, напитками, цветами, коралловыми украшениями.
Рассказчик с семьей приехал в этот городок в середине августа, в самый разгар сезона. «Сколько людей набивалось вечером в кафе под открытым небом на набережной, хотя бы в ту же« Есквизито », где мы иногда сидели и где нас обслуживал Марио, тот Марио, о котором я сейчас расскажу!»
Семья рассказчика наняла себе комнаты в Гранд-отеле. Но через несколько дней им пришлось перебраться в другой отель, поскольку оказалось, что в августе иностранцы чувствуют среди изысканного итальянского общества людьми низшего сорта. Сначала семье рассказчика отказали в местах на веранде столовой, потому что их держат для «наших клиентов». А вскоре одна из таких клиенток, княгиня, испугавшись коклюша, которым недавно переболели дети приезжих, пожаловалась администрации отеля, что за стенкой иногда кашляют. Администратор же поспешил заявить, что приезжим надо переселиться во флигель отеля, и тут даже не помогло мнение врача, который считал, что бояться коклюша нет никаких оснований. Такое подхалимство администрации возмутило рассказчика, и он с семьей немедленно покинул отель, переселившись в пансионат «Элеонора». Его хозяйкой была синьора Анджольери, бывшая костюмерши и спутница знаменитой итальянской артистки Элеоноры Дузе. «Нам дали отдельное, приятное жилье … обслуживающий персонал была внимателен и ласков, кухня замечательная … А все же настоящей радости мы не испытывали. Меня лично очень подавляют такие столкновения с … наивным злоупотреблением властью, несправедливостью, жалким низкопоклонством ». Жара была ужасная, и рассказчику приходило в голову, что именно такая погода одурманивает людей, в душе будто образуется пустота и пренебрежение ко всему. На пляже преобладали «обычные серые мещане», и даже среди детей встречались слишком вредные и капризные. Рассказчика очень удивлял тот факт, что местные жители якобы щеголяли друг перед другом, а особенно перед чужаками, своим умением обращаться, выставляли напоказ преувеличенное чувство чести. И скоро выяснилось, что так демонстрировалась идея нации. «… На пляже кишело юными патриотами — неестественное и очень гнетущее явление. … Итальянцы легко обижались, слишком любили демонстрировать собственное достоинство, казалось, совсем некстати возникала борьба национальных флагов, спор за авторитет и ранг … »
И на этом фоне произошел еще один конфликт. Восьмилетняя дочь рассказчика голенькая пробежала несколько метров до воды, чтобы сполоснуть от песка свой купальный костюм. Поступок девочки вызвал страшное возмущение у итальянских отдыхающих, они отнеслись к нему как к вызову общественной морали и даже усмотрели в этом неблагодарность и обидное неуважение к гостеприимной Италии. Наконец рассказчику пришлось заплатить штраф, но «приключение стоит такого вклада в итальянскую казну».
Хотя у героя возникла мысль поехать с Торре ди Венере, он все же остался, потому решил посмотреть, что будет происходить на курорте дальше и, возможно, чему-то научиться. «Итак, мы остались и за свою выносливость получили страшное вознаграждение: пережили зловеще-интересное появление Чиполло».
Он появился под конец сезона, иллюзионист и фокусник, мастер развлекать публику.
Спектакль начинался в девять вечера. Но несмотря на столь позднее начало, публика не спешила, и зал заполнялся очень медленно. Стоячие места преимущественно принадлежали местным рыбакам — приятелям детей рассказчика. Также здесь был Марио, официант с кофейни «Есквизито».
Время шло, выступление волшебника затягивалось, рассказчик взволнован, потому что детям нужно было спать, но представление еще и не начиналась. Но в конце концов представление началось и появился Чиполла. «Мужчина неопределенного возраста … с резко очерченным, осунувшимся лицом, колючими глазами, поджатым морщинистым ртом … он был одет в элегантный, но причудливый вечерний костюм. … В Италии, пожалуй, более чем где-либо, сохранился дух восемнадцатого века, а вместе с ним характерный для той эпохи тип шарлатана, ярмарочного шута … Чиполла всем своим видом соответствовал этому историческому типу … »Но рассказчик заметил, что, несмотря на это, в манерах фокусника не было никакого намека на клоунаду, наоборот, он казался суровым, гордым, даже самодовольным, хотя был калекой — горбуном.
Стоя у рампы, Чиполла зажег дешевую сигарету и начал внимательно рассматривать публику. Публика отвечала ему тем же. Один из парней-рыбаков по имени Джовапотто не выдержал и первым поздравил, хотя и не очень уважительно, Чиполла. Того это почему-то задело, и фокусник, пристально взглянув на парня, а также хлопнул скрытой под накидкой нагайкой. Растерянной таким началом выступления Чиполла объяснил публике, что любит, когда его поздравляют важно и уважительно, ведь в Риме его считают феноменом, и он не собирается «терпеть упреки от лиц, немного избалованных вниманием женской половины». Чиполла продолжал издеваться над парнем, которого, видимо, избрал своей жертвой этого вечера. Но публике нравился язык фокусника, потому что здесь «язык служил мерилом человека», и поэтому Чиполла снискал расположение зрителей. Он оказался очень находчивым на язык, ловким конферансье.
Свое выступление фокусник начал с арифметических упражнений. Это была простая и одновременно потрясающая игра. Чиполла что-то написал и приколол на доске листом бумаги, потом попросил, чтобы ему помогли зрители, и выбрал двух здоровенных рыбаков. Дав одному из них мел, Чиполла велел записывать цифры, которые он называл. Но оба парни заявили, что не умеют писать. Чиполла был оскорблен и разгневан, он отправил невежд на их места и произнес, что в Италии каждый умеет писать и потому, по его мнению, «это плохие шутки — строить … клевету на себя, которые … бросают тень на наше правительство и пашу страну ». Кроме того, Чиполла назвал Торре ди Венере худшим уголком Италии, где царят темнота и невежество. Некий юноша бросился защищать родной город, воскликнув, что они, хотя и не ученые, более честные, «чем некоторые в зале, которые так хвастаются Римом, будто сами его основали». Чиполла решил проучить противника. Спустившись в зал и держа в руке нагайку, он как-то особенно посмотрел в глаза воинственному юноше и начал говорить о том, что знает, как сильно у парня болит живот, что ему хочется скорчитися от боли, и поэтому советует ему скорчитися, чтобы стало полегче. Юноша, растерянно улыбаясь, исполнил то, что говорил фокусник, весь скорчился, словно «живое воплощение безграничного боли». А Чиполла продолжил арифметический номер. Один из зрителей писал в столбик на доске двусмысленные, трехзначные и четырехзначные цифры, которые называли другие зрители. Когда столбик стал насчитывать где-то пятнадцать чисел, Чиполла предложил публике добавить их друг к другу. И когда была названа окончательная сумма, пятизначное число, Чиполла поднял лист бумаги на доске и показал свою надпись, который он сделал ранее: там было написано то же число. Раздались бурные аплодисменты. «… Я ие знаю, что, собственно, думала публика … но в целом было ясно, что Чиполла подбирал себе людей и весь процесс добавления под давлением его воли был направлен к определенной заранее цели … »
Чиполла еще некоторое время экспериментировал с числами, а затем перешел к трюкам с картами. «Он несмотря выбирал из одной колоды три карты, прятал их во внутренний карман сюртука, а затем предлагал каждому, кто хочет, извлечь из второй колоды те же карты». Один из зрителей захотел тянуть карты, но выбрав их по своему усмотрению, без какого-либо влияния. На это Чиполла заметил, что чем сильнее будет сопротивление его влиянию, тем больше шансов, что карта окажется именно той, которая нужна фокусника. Так и произошло. «Насколько Чиполло помогал прирожденный талант, а насколько механическое штукарство и ловкость рук, знал сам черт». Публика с огромным интересом воспринимала спектакль и отдавала должное мастерству фокусника.
Во время своего выступления Чиполла пил много коньяка и постоянно курил, это якобы поддерживало его в надлежащей форме. После трюков с картами фокусник перешел к игре в «ясновидения»: он находил сокровенное, говорил фразы, которые зрители задумывали заранее. Он хорошо знал «свою публику» и знал, как ей понравиться. Так, заданную французскую фразу Чиполла произнес итальянской, лишь последнее слово, более через силу, — на французском.
Затем он обратился к госпоже Апджольери и «угадал» прошлое женщины, рассказав о ее дружбе с Элеонорой Дузе. Это вызвало настоящую бурю аплодисментов зрителей. Вскоре объявили антракт. Рассказчик, предчувствуя что-то необычное, хотел уйти из театра. Но дети просили дождаться конца вечера и семья героя осталась. «… Наши чувства к кавальере Чиполло были крайне противоречивы, но, если не ошибаюсь, такие они были и у всех зрителей, однако никто не шел домой. Может, мы поддались чарам этого человека … исходившие от него даже вне программы … и парализовали нашу решимость? С таким же успехом можно было сказать, что мы остались просто из любопытства ». К тому же рассказчик понял, что Чиполла оказался найсильпишим гипнотизером из всех, которых герою когда-либо приходилось видеть: «… второе отделение программы было откровенно посвященно только специальным упражнениям, демонстрации обезличивания человека и подчинения его чужой воле …» А помогали фокуснику в его упражнениях рюмка коньяка и нагайка с рукояткой в форме когтя. Одного юношу Чиполла довел до каталептическое состояние, а затем, положив тело затылком и ногами на спинки двух стульев, просто сел на него. Пожилой даме фокусник внушил, что та путешествует в Индии, и женщина оживленно рассказывала о своих несуществующих происшествиях. А высокого крепкого мужчину горбун заверил, что тот не может поднять руку — и мужчина тщетно боролся за утраченную свободу движений, потому что это был «тот паралич воли, который отбирает свободу».
Не менее впечатляющим было зрелище, когда загипнотизированная, очарованная и оглушенная Анджольери пошла за фокусника, несмотря на мольбы и крики мужа вернуться, и казалось, что она готова пойти за ним хоть на край света. «… Именно после этой победы авторитет его поднялся настолько, что он мог заставить публику танцевать, так, танцевать в прямом смысле этого слова». И вскоре на сцене, под лязг нагайки Чиполла, уже танцевали несколько человек. Выкурив очередную сигарету, он поманил к себе указательным пальцем Марио. Тот поднялся на сцену с недоверчивой улыбкой на толстых губах. Это был крепкий парень лет двадцати, коротко подстриженный, с низким лбом и тяжелыми веками. «Мы его знали как человека … видели его почти ежедневно, и нам нравилась его мечтательность и то, как он порой задумывался и забывал обо всем на свете, а потом спешил услужливостью загладить свою вину. Он держался важно, не мрачно, но и не подобострастно … »
Когда Марио подошел к Чиполла, тот вернул его лицом к публике и измерил пренебрежительным, властным и веселым взглядом. Затем фокусник обратил внимание, что парень выглядит печально и произнес, что Марио скорбит о любви. После этого заявления Джованотто насмешливо захохотал, и оскорбленный Марио решил убежать со сцены, но Чиполла успел задержать его: «Подожди, я тебе обещаю чудо. Обещаю изменить тебя, объяснить, что ты грустишь напрасно ». И фокусник начал рассказывать о красоте любимой девушки Марио, которую зовут Сильвестра, о том, как замирает сердце, когда он ее видит. Гипнотизер убеждал парня в том, что любимая отвечает Марио взаимностью и сейчас к нему обращается не Чиполла, а именно она — Сильвестра. «Противно было смотреть, как лжец кокетливо вел кривыми плечами, пускал припухшие глаза на лоб и скалил щербатые зубы в сладкой улыбке». Но еще труднее было смотреть па Марио, который под влиянием гипнотизера проявил свои чувства, свою безнадежную, «обманом осчастливленную страсть» и шептал одно только слово: «Сильвестра!». И тогда горбун приказал Марио поцеловать себя. Очарованный Марио наклонился и поцеловал Чиполла. В зале воцарилась мертвая тишина, нарушил хохот Джовапотто. Но вот горбун хлопнул нагайкой, и Марио проснулся. «Он стоял, уставившись глазами в пустоту, всем телом подавшись назад и прижимая то одну, то другую руку к своим испоганенным устам …» А потом под аплодисменты зрителей бросился по лестнице вниз. Чиполла насмешливо пожал плечами, но в этот момент парень вдруг обернулся, поднял руку, и прозвучали два коротких выстрела. «Чиполла схватился за стул … и через мгновение уже тяжело осел на стуле, голова упала на грудь, а потом и сам он рухнул вниз, да так и остался лежать — неподвижная беспорядочная куча одежды и кривых костей ». В зале поднялась страшная суматоха: одни кричали врача и полицию, другие окружили Марио и отобрали у него пистолет. «Ужасный, роковой конец!

Томас Манн

Марио и волшебник

В международный курорт больше не едут или не едут в прежней мере, что не мешает ему оставаться шумным и переполненным международным курортом; едут чуть подальше, в Торре, это даже шикарнее, а кроме того, дешевле, причем притягательная сила этих достоинств остается неизменной, хотя сами достоинства исчезли. Торре обзавелся «Гранд-отелем», расплодились бесчисленные пансионы с претензиями и попроще, так что владельцы и наниматели вилл и садиков в сосновой роще, над морем уже не могут похвастаться покоем на пляже; в июле – августе там точно та же картина, что и в Портеклементе: весь пляж кишмя кишит гомонящими, галдящими, радостно гогочущими купальщиками, которым неистовое солнце лохмотьями сдирает кожу с шеи и плеч; на искрящейся синеве покачиваются плоскодонные, ядовито окрашенные лодки с детьми, и звучные имена, которыми окликают своих чад боящиеся потерять их из виду мамаши, насыщают воздух хриплой тревогой; а к этому добавьте еще разносчиков устриц, прохладительных напитков, цветов, коралловых украшений, cornetti al burre , которые, переступая через раскинутые руки и ноги загорающих, тоже по-южному гортанными и бесцеремонными голосами предлагают свой товар.

Миловидная, черноглазая дама, тосканского типа, вероятно немногим старше тридцати, с матовой, цвета слоновой кости, кожей южанки, мадам Анджольери и ее супруг, всегда тщательно одетый, тихий и лысый господин, содержали во Флоренции пансион покрупнее и лишь летом и ранней осенью возглавляли филиал в Торре. Раньше, до замужества, наша новая хозяйка была компаньонкой, спутницей, костюмершей, более того – подругой Дузе, – эпоха, которую она, по-видимому, считала самой значительной и счастливой в своей жизни и о которой в первое же наше посещение принялась оживленно рассказывать. Бесчисленные фотографии великой актрисы с сердечными надписями и другие реликвии их прежней совместной жизни украшали стены и этажерки гостиной г-жи Анджольери, и хотя было ясно, что этот культ ее интересного прошлого в какой-то мере также призван увеличить притягательную силу ее теперешнего предприятия, мы, следуя за ней по дому, с удовольствием и участием слушали преподносимый на отрывистом и звучном тосканском наречии рассказ о безграничной доброте, сердечной мудрости и отзывчивости ее покойной хозяйки.

Туда-то мы и велели перенести наши вещи к огорчению служащих «Гранд-отеля», по доброму итальянскому обыкновению очень любящих детей; предоставленное нам помещение было изолированным и приятным, путь к морю, по аллее молодых платанов, выходившей на приморский променад, близок и удобен, столовая, где мадам Анджольери ежедневно в обед собственноручно разливала суп, прохладна и опрятна, прислуга внимательна и любезна, стол преотличный, мы даже встретили в пансионе знакомых из Вены, с которыми после обеда можно было поболтать перед домом и которые, в свою очередь, свели нас со своими друзьями, так что все могло бы быть прекрасно – мы только радовались перемене жилья, и ничто, казалось, не мешало хорошему отдыху.

И все-таки душевного покоя не было. Возможно, нас продолжала точить вздорная причина нашего переезда – я лично должен признать, что с трудом прихожу в равновесие, когда сталкиваюсь с такими общераспространенными человеческими свойствами, как примитивное злоупотребление властью, несправедливость, холуйская развращенность. Это чрезмерно долго занимает меня, погружает в раздумье, раздражающее и бесплодное, потому что подобные явления стали слишком уж привычными и обыденными. Притом у нас даже не было ощущения, что мы рассорились с «Грандотелем». Дети по-прежнему дружили с персоналом, коридорный чинил им игрушки, и время от времени мы пили чай в саду гостиницы, иногда лицезрея там княгиню, которая, с чуть тронутыми коралловой помадой губками, грациозно-твердым шагом появлялась, чтобы взглянуть на своих вверенных англичанке дорогих крошек, и не догадывалась о нашей опасной близости, так как нашему малышу при ее появлении строго-настрого запрещалось даже откашливаться.

Надо ли говорить, что стояла ужасная жара? Жара была поистине африканской: свирепая тирания солнца, стоило лишь оторваться от кромки синей, цвета индиго, прохлады, была до того неумолимой, что сама мысль о необходимости даже в одной пижаме пройти несколько шагов от пляжа к обеденному столу вызывала вздох. Выносите ли вы жару? Особенно, когда она стоит неделями? Конечно, это юг и, так сказать, классическая для юга погода, климат, послуживший расцвету человеческой культуры, солнце Гомера и прочее и прочее. Но спустя некоторое время, помимо воли, я уже склоняюсь к тому, чтобы считать этот климат отупляющим.

День за днем все та же раскаленная пустота неба вскоре начинает меня;угнетать, яркость красок, чрезмерно прямой и бесхитростный свет, хоть и будят праздничное настроение, вселяют беззаботность и уверенность в своей независимости от капризов и изменчивости погоды, однако, пусть вначале не отдаешь себе в том отчета, иссушают, оставляют неудовлетворенными более глубокие и непростые запросы нордической души, а со временем внушают даже нечто вроде презрения. Вы правы, не случись этой глупой историйки с коклюшем, я, наверное, воспринял бы все иначе: я был раздражен, возможно, я желал все именно так воспринять и полубессознательно подхватил готовый штамп, если не для того, чтобы вызвать у себя такое восприятие окружающего, то хотя бы чтобы как-то его оправдать и подкрепить. Но даже если допустить с нашей стороны злую волю – д том, что касается моря, утренних часов, проведенных на песке перед его Неизменным величием, ни а чем подобном не может быть и речи; и всетаки, вопреки– всему нашему прошлому опыту, мы и на пляже не чувствовали себя легко и радостно.

Да, мы приехали слишком, слишком рано: пляж, как уже сказано, все еще был во власти местного среднего класса – несомненно, отрадная разновидность людей, вы и тут правы, среди молодежи можно было встретить и высокие душевные качества, и физическую красоту, но, как правило, нас окружала человеческая посредственность и мещанская безличность, которые, вы не станете отрицать, отштампованные в здешнем поясе, ничуть не привлекательнее тех экземпляров, что существуют под нашим небом. Ну и голоса у этих женщин! Порой просто не верилось, что мы в Италии – колыбели всего западноевропейского вокального искусства. «Fuggiero!»

И по сей день у меня в ушах стоит этот крик, недаром двадцать дней кряду он беспрестанно раздавался в непосредственном соседстве от меня, беззастенчиво хриплый, ужасающе акцентируемый, с пронзительно растянутым «ё», исторгаемый каким-то ставшим уже привычным отчаянием: «Fuggiero! Rispondi almeno!» Причем «sp» произносилось очень вульгарно, как «ши», что само по себе раздражает, особенно если ты и без того в дурном настроении. Крик этот адресовался мерзкому мальчишке с тошнотворной язвой от солнечного ожога между лопатками, упрямством, озорством и зловредностью превосходившему все, с чем мне когда-либо приходилооь встречаться; к тому же о» оказался страшным трусом, не постеснявшимся, из-за возмутительного своего слабодушия, всполошить весь пляж.-Как-то раз его в воде ущипнул за ногу краб, но изданный им но столь ничтожному поводу на манер героев античности горестный вопль был поистине душераздирающим, и все решили, что произошло несчастье. Очевидно, он считал себя тяжело раненным. Ползком выбравшись на берег, oft в исвынот симых, казалось, муках катался по песку, орал «ohi!» и «oimo!», бил руками и ногами, отвергая заклинания матери и уговоры окруживших его близких и знакомых. Со всех сторон сбежались люди. Привели врача, того самого, что так здраво разобрался в нашем коклюше, и опять подтвердилось его научное беспристрастие. Добродушно утешая пострадавшего, он заявил, что это сущие пустяки, и просто порекомендовал своему пациенту продолжить купанье, чтобы охладить ссадинку от к рабьих клешней. Втяесто того Фуджеро, словно сорвавшегося, со скалы или утопленника, уложили на импровизированные носилки и, в сопровождении толпы народа, унесли с пляжа – что не помешало ему на следующее жо утро вновь там появиться и по-прежнему, будто нечаянно, разрушать песочные крепости других ребятишек. Словом, ужас что такое!

Вдобавок этот двенадцатилетний паршивец был одним из главных выразителей определенного умонастроения, которое, почти неуловимо витая в воздухе, омрачило и испортило нам приятный отдых у моря. Почему-то здешней атмосфере недоставало простоты и непринужденности; местная публика «себя блюла», поначалу даже трудно было определить, в каком смысле и духе, она считала своим долгом пыжиться, выставляла напоказ друг перед другом и перед иностранцами свою серьезность и добропорядочность, особую требовательность в вопросах чести что бы это значило? Но скоро нам стала ясна политическая подоплека тут замешана была идея нации. В самом деле, пляж кишел юными патриотами противоестественное и удручающее зрелище. Дети ведь составляют как бы особый человеческий род, так сказать, собственную нацию; всюду в миро они легко и просто сходятся в силу одинакового образа жизни, даже если иx малый запас слов принадлежит к разным языкам. И наши малыши очень скоро стали играть со здешними, как, впрочем, и с детьми иностранцев. Но их постигало одно непонятное разочарование за другим. То и дело возжигали обиды, заявляло о себе самолюбие, слишком болезненное и цапористос, чтобы быть принятым всерьез; вспыхивали расири между флагами, сяорыоместе и первенстве; взрослые вмешивались, не столько примиряя, сколько пресекая споры и оберегая устои, гремели фразы о величии и чести Италии, фразы совсем не забавные и портящие всякую игру; мы видели, что оба паши малыша отходят озадаченные и растерянные, и старались, как могли, объяснить им положение вещей: этих людей, говорили мы им, лихорадит, они переживают такое состояние, ну, что-то вроде болезни не очень приятное, «О, видимо, неизбежное.

Нам оставалось только пенять на себя и собственную беззаботность; если дело у нас дошло до конфликта с этим, хоть и понятым и принятым нами в расчет, состоянием, – еще одного конфликта; похоже, что предыдущие тоже но были целиком чистой случайностью. Короче говоря, мы оскорбили нравственность. Наша дочурка – ей восемь лет, но по физическому развитию ей и семи не дашь, такая это худышка, – вдоволь накупавшись и, как это водится в жаркую погоду, продолжив прерванную игру на пляже в мокром костюмчике, получила от нас разрешение прополоскать в морс купальник, на котором налипла толстая корка песку, с тем чтобы потом надеть его и уже больше не пачкать. Голенькая, она бежит какие-то несколько метров к воде, окунает костюмчик и возвращается обратно.

Могли ли мы предвидеть ту волну злобы, возмущения, протеста, которую вызвал ее, а стало быть, наш поступок? Я не собираюсь читать вам лекцию, но всюду в миро отношение к человеческому телу и к его наготе за последние десятилетия коренным образом изменилось, воздействовав и на наши чувства. Есть вещи, на которые просто «не обращают внимания», и к ним относилась свобода, предоставленная этому детскому, никаких эмоций не вызывающему тельцу. Но здесь-это было воспринято как вызов. Юные патриоты заулюлюкали. Фуджеро, заложив пальцы в рот, свистнул. Возбужденные разговоры взрослых по соседству с нами становились все громче и но предвещали ничего доброго. Господин во фраке и в сдвинутом на затылок, мало подходящем для пляжа котелке заверяет свою скандализованную даму, что так этого не оставит; он вырастает перед нами, и на нас обрушивается филиппика, в которой весь пафос темпераментного юга поставлен на службу самым чопорным требованиям приличий. Забвение стыда, в коем мы повинны, – так было нам заявлено, – тем более предосудительно, что оно является, по сути, неблагодарностью и оскорбительным злоупотреблением гостеприимством Италии. Нами преступно попраны не только дух и буква правил общественного купания, но также честь его страны, и, защищая эту честь, он, господин во фраке, позаботится о том, чтобы такое посягательство на национальное достоинство не осталось безнаказанным.

Слушая это словоизвержение, мы скрепя сердце только глубокомысленно кивали. Возражать разгоряченному господину значило бы лишь совершить новую оплошность. Многое вертелось у нас на языке, например, что не все обстоит здесь настолько благополучно, чтобы считать вполне уместным слово «гостеприимство» в подлинном его значении, и что мы, если говорить без прикрас, гости не столько Италии, сколько синьоры Анджольери, в свое время сменившей род занятий – из доверенной Дузе сделавшейся содержательницей пансиона. Не терпелось нам также возразить, что мы не представляли себе, как низко пала нравственность в этой прекрасной стране, если потребовался возврат к подобным ханжеским строгостям. Однако Мы ограничились заверениями, что и в мыслях не имели вести себя вызывающе или непочтительно, и в качестве извинения ссылались на юный возраст и физическую неразвитость малолетней правонарушительницы. Все напрасно. Наши заверения были отвергнуты как неправдоподобные, наши доводы объявлены несостоятельными, и нас решили, чтобы и другим было неповадно, проучить. Вероятно, по телефону сообщили в полицию, на пля-же появился представитель власти, назвавший происшествие весьма серьезным, «molto grave», и предложивший нам следовать за ним на «площадь», в муниципалитет, где более высокий чин подтвердил предварительный вердикт «molto grave» и, употребляя то же самые, что и господин в котелке, по-видимому, принятые здесь дидактические выражения, разразился длиннейшей тирадой по поводу нашего преступления и в наказание наложил на нас штраф в пятьдесят лир. Мы сочли наше приключение достойным такого пожертвования в государственную казну, заплатили и ушли. Может быть, нам следовало бы тут же уехать?

Зачем мы так не поступили? Мы избежали бы тогда встречи с роковым Чиполлой; однако слишком многое сошлось, чтобы заставить нас тянуть с отъездом. Кто-то из поэтов сказал, что единственно лень удерживает нас в неприятной обстановке – можно было бы привлечь это остроумное замечание для объяснения нашего упорства. К тому же после таких стычек не очень-то охотно покидаешь поле боя; не хочешь признаваться, что оскандалился, особенно если выражения сочувствия со стороны укрепляют твой боевой дух. В вилле «Элеонора» не существовало двух мнений относительно причиненной нам несправедливости. Итальянские знакомые, наши послеобеденные собеседники, считали, что история эта никак не способствует доброй славе страны, и собирались, на правах соотечественников, потребовать от господина во фраке объяснения. Но тот уже на следующий Лень скрылся с пляжа, вместе со всей своей компанией – не из-за нас, разумеется, однако не исключено, что именно сознание предстоящего отъезда придало ему отваги,– так или иначе, его исчезновение было для нас большим облегчением. А если говорить начистоту – мы остались еще и оттого, что в здешней обстановке было что-то необычное, а необычное само по себе представляет ценность, независимо от того, приятно оно или неприятно. Надо ли капитулировать и уходить от переживаний, если они не обещают вам радости или удовольствия? Надо ли «уезжать», когда жизнь становится тревожной и не совсем безопасной или же несколько тяжкой и огорчительной? Нет, надо остаться, надо все увидеть и все испытать, тут-то и можно кое-чему научиться. Итак, мы остались и, как страшную награду за пашу стойкость, пережили впечатляюще злополучное выступление Чиполлы.

Я не упомянул, что, примерно ко времени учиненного над нами административного произвола, наступил конец сезона. Донесший на нас блюститель нравственности в котелке был не единственным приезжим, покинувшим курорт; итальянцы уезжали толпами, и множество ручных тележек с багажом потянулось к станции. Пляж утратил свой сугубо национальный характер, жизнь в Торре, в кафе, на аллеях сосновой рощи стала и более простой, и более европейской; вероятно, теперь нас даже допустили бы на застекленную веранду «Гранд-отеля», но мы туда не стремились, мы чувствовали себя хорошо и за столом синьоры Анджольери – если вообще мыслимо было считать наше самочувствие хорошим, с той поправкой, которую вносил в него витавший здесь злой дух. Однако вместе с такой благотворной, на наш взгляд, переменой, резко изменилась погода, показав себя в полном согласии с графиком отпусков. Небо заволоклось, нельзя сказать чтобы стало прохладней, по откровенный зной, царивший эти три неделима скорее всего, еще задолго до нашего приезда), сменился томящей духотой сирокко, и время от времени слабый дождичек кропил бархатистую арену, на которой мы проводили наши утра. К тому же надо заметить что две трети срока, выделенного нами-на Торро, уже истекло; сонное, выцветшее море с чуть колышущимися на его плоской глади вялыми-медузами как-никак было нам внове, и смешно было бы тосковать по солнцу; которое, когда оно безраздельно властвовало, исторгало у пас столько вздохов.

К этому-то времени и появился Чиполла. Кавальере Чиполла, как он именовался в афишах, которые в одни прекрасный день запестрели, повсюг ду, в том числе и в столовой пансиона «Элеонора», – гастролирующий виртуоз, артист развлекательного жанра, forzatore, illusionisla-и prestidigitatore (так он себя представлял), намеревающийся познакомить высокоуважаемую публику Торре-ди-Вснере с некоторыми из ряда вон выходящими явлениями таинственного и загадочного свойства. Фокусник! Объявления оказалось достаточно, чтобы вскружить голову нашим малышам.

Они еще никогда не видели ничего подобного, каникулы подарят им неизведанные ощущения. Сотого времени они донимали нас просьбами взять билеты на фокусника, и хотя нас сразу смутил поздний час начала представления – оно было назначено на девять вечера, – мы уступили, решив, что после некоторого знакомства со скромными, по всей вероятности, талантами Чиноллы отправимся домой, а дети на следующее утро поспят подольше, и приобрели у самой синьоры Анджольери, взявшей на комиссию достаточное количество хороших мест для своих постояльцев, четыре билета. Поручиться за качество исполнения она не бралась, да мы и не ждали ничего особенного; но нам самим не мешало немного рассеяться, а кроме того, пас заразило неотступное любопытство детей.

В помещении, где кавальере предстояло выступить, в разгар сезона демонстрировали сменявшиеся каждую неделю кинофильмы. Мы там ни разу не были. Путь туда лежал мимо «palazzo» – развалин, сохранивших. контуры средневекового замка и, кстати говоря, продававшихся, – но главной улице, с аптекой, парикмахерской, лавками, которая как бы вела от мира феодального через буржуазный к миру труда, так как заканчивалась она среди убогих рыбацких лачуг, где старухи, сидя у порога»

чинили сети, и здесь-то, уже в самой гуще народа, находилась «sala», пo существу, вместительный дощатый сарай; его похожий На ворота вход с двух сторон украшали красочные плакаты, наклеенные один поверх другого. Итак, в назначенный день, пообедав и не спеша собравшись, мы отправились туда уже в полной темноте, дети в праздничном платье, счастливые, что им делается столько поблажек. Как и все последние дни, выло душно, изредка вспыхивали зарницы и накрапывал дождь. Мы шли, укрывшись зонтами. Ходу до зала было всего четверть часа.

У двери проверили наши билеты, но предоставили нaм самим отыскивать свои места. Они оказались в третьем ряду слова; усевшись, мы обнаружили, что с достаточно поздним временем, на которое было– назначено начало представления, не очень-то считаются: курортная публика лениво, словно намеренно желая прийти с опозданием, заполняла партер, которым, Собственно, поскольку лож тут не было, и ограничивался зрительный –зал.

Такая неторопливость нас несколько встревожила. Ужо сейчас на щечках детей от ожидания и усталости горел лихорадочный румянец. Лишь отведенные под стоячие места боковые проходы и конец зала при нашем появлении были битком набиты. Там стояли, скрестив голые по локоть руки на полосатых тельняшках, представители мужской половины коренного населения Торре: рыбаки, задорно озирающиеся молодые парни, и если нас обрадовало присутствие в зале местного трудового люда, который один только способен придать подобного рода зрелищам красочность и юмор, то дети были просто в восторге. У них были друзья среди местных жителей, они заводили знакомства во время вечерних прогулок на дальние пляжи. Часто, когда солнце, устав от титанического своего труда, погружалось в море, окрашивая накатывающую иену прибоя золотистым багрянцем, мы по пути домой встречали артели босоногих рыбаков; гуськом, упираясь ногами и напруживая руки, они с протяжными возгласами вытаскивали сети и собирали свой, по большей части скудный, улов frutti di mare в мокрые корзины, а наши малыши глядели на них во все глаза, пускали в ход те несколько итальянских слов, которые они знали, помогали тянуть сети, завязывали с ними дружбу. И сейчас дети обменивались приветствиями со зрителями стоячих мест, вон там стоит Гискардо, вой там Антонио, они знали их по именам и, маша рукой, вполголоса окликали, получая в ответ кивок или улыбку, обнажавшую ряд крепких белых зубов.

Смотри-ка, пришел даже Марио из «Эсквизито», Марио, который подает нам к столу шоколад! Ему тоже захотелось посмотреть фокусника, и, должно быть, он пришел снозараиок, он стоит почти спереди, но и виду но подает, что заметил нас, уж такая, у него манера, даром что только младший официант. Зато мы машем лодочнику, выдающему напрокат байдарки на пляже, и он там стоит, но позади, у самой стенки.

Четверть десятого… почти половина… Вы понимаете наше беспокойство? Когда же мы уложим детей спать? Конечно, не следовало приводить их сюда, веди оторвать их от обещанного представления, едва только оно начнется, будет попросту жестоко. Постепенно партер заполнился; можно сказать, тут собрался весь Торро; постояльцы «Гранд-отеля», постояльцы виллы «Элернора» и других пансионов, вес знакомые по пляжу лица.

Вокруг слышалась английская и немецкая речи Слышался и тот французский, на котором румыны обычно разговаривают с итальянцами. За нами, через два ряда, сидела сама мадам Анджольери возле своего тихого и лысого супруга, поглаживающего себе усы указательным и средним пальцами правей руки. Все пришли с опозданием, однако же никто не опоздал: Чиполли заставлял себя ждать.

Именно заставлял себя ждать, в самом прямом смысле.

lovi18.ru